Прощание с Мастером

За художественным стилем Тогрула Нариманбекова

не зря закрепилась метафора «волшебный реализм»

Печальное известие пришло из Парижа: на 83-м году скончался выдающийся представитель азербайджанского искусства, народный художник СССР и Азербайджана Тогрул Фарман оглу Нариманбеков. Человек, о котором в некрологе, подписанном президентом Ильхамом Алиевым и представителями общественности страны, говорится, что наш выдающийся художник останется в памяти как личность, чьи произведения вошли в сокровищницу жемчужин азербайджанской культуры.Безобидный, ни к чему не обязывающий вопрос «кем станешь, когда вырастешь?» Тогрулу в детстве никто не задавал — некому было. Мальчик только собирался поступать в первый класс, когда репрессировали и сослали в одно из учреждений ГУЛАГа его отца. Власть считала неблагонадежными тех, кто побывал в Европе, а Фарман Нариманбеков (кстати, сын бывшего губернатора города Баку Амирбека Нариманбекова) в свое время правительством АДР в числе 40 студентов был послан учиться на энергетическом факультете университета во французском городе Тулуза. В период учебы Фарман женился на француженке Ирме ля Руде. В 1926 году у них родился сын Видади. Вернувшись в Азербайджан, Ф.Нариманбеков в 1929 году начать работать на строительстве Мингячевирской ГЭС. 7 августа 1930 года в Баку родился Тогрул.Спустя несколько лет Фармана Нариманбекова арестовали ночью прямо на Мингячевирской стройке и сослали в Сибирь. Проявлением особой жестокости стало то, что власти репрессировали и сослали в Самарканд и его жену Ирму, мать двоих маленьких мальчиков, заботу о которых по счастливой случайности взяла на себя няня. Увы, в то время никто даже не посчитал подарком судьбы то, что Анна Андреевна оказалась самоотверженной женщиной, не просто опекавшей мальчиков как родных и заботившейся о том, чтобы они были накормлены и опрятно одеты. Она уберегла их от дурного влияния порожденной военным временем среды с ее голодом, бандитизмом, воровством и повальной распущенностью — таких опасных в те годы повсеместных явлений для интеллигентных мальчиков, оставшихся без попечения родителей.Тогрул учился в 134-й, когда, как бывает в школьные годы, будто бы невзначай сложилась тройка друзей. Не по годам серьезный, вдумчивый и немногословный Таир Салахов, острослов и романтик Виктор Голявкин и он — мальчик с кудрявой головкой и острым взглядом глаз на благородном лице, которое оттенял пионерский галстук, пурпуром выделявшийся на белоснежной, всегда отутюженной сорочке. Эта подчеркнутая, практически аристократическая, изысканная аккуратность буквально контрастировала с убогой обстановкой квартиры семьи Голявкиных — моих соседей по дому №121 на улице Лермонтова, где не было ни уюта, ни достатка. Но Тогрул и Таир неизменно приходили сюда и после того, как 134-я стала женской, а их перевели в школу №6. Приходили, чтобы пообщаться и продолжать затягивавшиеся надолго беседы о том, что бередило их больше всего, — о живописи.

В пору идеологической несвободы они определяли собственные предпочтения и, не умея молчать об открытиях, практически идя на риск, по всему городу оставляли весьма небезопасные автографы. Выводя углем на стенах известных бакинских зданий в центре города романтический изгиб палитры, они вписывали в ее пространство имена великих Сезанна, Ван Гога и Делакруа. Чье творчество в те годы осуждалось официальной идеологией как чуждое для советских граждан — следует ли добавлять что-то к характеристике будущих героев времени, в которое — по идее — должны были формироваться молодые наши таланты, ставшие известными на весь мир… вопреки установкам! Кстати, Тогрул часто повторял, что если художник не прошел сезанизм, значит, не владеет основами культуры живописи. Что он — по внутреннему ощущению — вслед за экспрессионистом Сезанном пишет страстью: «Отдаешь здоровье, всю глубинную мощь и тогда только получается… вулкан». Наверняка это внутреннее ощущение начиналось с юношеского максимализма, оборачивавшегося дерзкой забавой писать маслом на стенах огромные портреты — не важно, кого, лишь бы в стиле великих, лишь бы не из наших времен и — непременно — на фоне окружающей серости и единомыслия — ярко, броско, громко…Без ложной скромности Тогрул Нариманбеков мог признать, что, придя в загадочную область культуры в сложное время господства социалистического реализма с его иллюзорным и фальшивым пафосом, ломавшего творческое начало в талантливых людях, сумел найти собственную идентичность и отстоять самобытность.Тогрул любил писать сложное, замысловатое, корявое — то, что с подтекстом, что в борьбе. И, ломая орнамент, внедрял в него экспрессию, выгибая плоть, затрачивая мегатонны энергии, которую придется расшифровывать не только смотрящему, но и самому. Потому его картины надо «читать» как романы или поэмы — в них так многое рассказано!И об уникальной натуре Абшерона с его кряжистыми инжировыми деревьями. И о неповторимой архитектуре средневекового Ичери шэхэр. И о буйстве даров азербайджанской природы, о мугаме… И все это в собственной манере. В частности, в той, которую специалисты назвали орнаментально-плоскостной, а еще — «перевернутой перспективой». Это его открытие — когда мастер переносит ковровое мышление на объективную жизнь. Поэтому его невозможно копировать — у него это целая лаборатория, творческая алхимия. Мастерство.А еще за его неповторимым стилем закрепилась метафора «волшебный реализм». Этим емким понятием профессионалы объединяют праздничную пестроту народного быта и фольклорную тематику, притягательную прелесть земных плодов, колоритную красоту людских лиц, цветущее изобилие живой природы — любой предмет изображения, всякий жанр искусства превращались под кистью этого художника в апофеоз душевной широты и нравственного здоровья.В последние годы Тогрул подолгу жил во Франции — вторая жена Севиль (первая, талантливый скульптор Эльмира Гусейнова, безвременно ушла из жизни в 1995 году, их дочь — одаренный живописец, заслуженный художник Азербайджана Асмер преподает в Азербайджанской художественной академии и работает в Союзе художников Азербайджана, растит сына) подарила ему сынишку. Его назвали в честь французского деда Франсуа. Однако никто не мог сказать, что художник сменил место жительства, — он до последнего часа оставался гражданином Азербайджана, часто и подолгу бывал в Баку, не оставляя нам сомнений в том, что все его достижения, открытия, естественно, принадлежат Родине. Да он и не скрывал, что здесь его вдохновляет все. «Даже в Париже — признавался он, — закрывая глаза, я вижу картины Абшерона: трубы как нервы, нефть как кровь земли и белый морской прибой, окантованный черной каймой мазута. Суровая красота этого очеловеченного пейзажа неисчерпаема…».

Творчество Нариманбекова многолико, изобильно темами, преисполнено фантазии, хотя многие мотивы и художественные образы сохраняются в нем годами как величина постоянная. Интересно, что в гранатах он видел форму идеального социума, оттого и рисовал их постоянно как некий символ, вообще считая, что одну из любимых тем художник должен разрабатывать всю жизнь, дабы время от времени приходить к новым и новым открытиям.Говорят, на аукционе в Нью-Йорке произошло чудо, о котором мечтает каждый художник: во всех каталогах против фамилии Нариманбекова отныне стоит цифра с несколькими нулями. Сегодня это мерило, с которым обычно поздравляют. Что ж, такой штришок о чем-то скажет потомкам.Тем, кто будет покупать, хранить и просто любоваться творениями его рук и его сердца.… Нам Тогрул был дорог и тогда, когда с семьей жил в пропахшей красками мастерской и не на шутку нуждался. Когда с ним можно было запросто пообщаться, чтобы послушать, с каким упоением он пел знаменитые арии из итальянских опер, будто специально написанные для его лирического тенора.Теперь, когда о нем приходится говорить в прошедшем времени, все это обретает особый смысл.

Галина МИКЕЛАДЗЕ

Азербайджанские известия.- 2013.- 12 июня.- С.3.